Украина и Россия — наследники одного пространства, но выбравшие противоположные траектории: одна — путь отказа, другая — путь воспроизводства.
Украина: отказ, пустота и мобилизация
Украина вышла из Советского Союза без положительного образа себя. Основой её политической идентичности стало отрицание: не быть частью России, не быть наследником СССР, не быть продолжением империи. Это была свобода без формы, суверенитет без содержания.
Вместо положительной онтологии Украина выбрала постмодерн: идентичность как гибкую конструкцию, государственность как административную функцию, нацию как пространство процедуры, а не истории. Постмодерн предлагал нормальность: быть страной без мессианства, без метафизики, без роли. В этом была прагматичная мечта: войти в Европу как в административную оболочку, не имея за собой ни католической сакральности, ни православной имперскости, ни советской универсальности.
Но постмодерн не защитил. В момент кризиса он оказался пуст. Его язык не работает, когда против тебя действует сила, не отказывающаяся от истины. Украина осталась без опоры — без сакрального центра, без исторического мифа, без философской рамки. Всё, от чего она отказалась, — империя, миссия, канон — оказалось нужным, когда началась война.
Чтобы восполнить эту пустоту, Украина начала обращаться к фигурам, которые могли бы стать символами «истинного украинства» — Бандера, Мазепа, Петлюра, казачество, УНР. Эти имена должны были сыграть роль сакральных маркеров. Но они не сработали. Их интеграция выглядела искусственно: исторически неполноценно, культурно фрагментарно, политически разделяюще. Они не предлагали универсального языка — и не консолидировали. Эти фигуры принадлежали другому историческому ритму, и их возврат оказался жестом скорее паническим, чем онтологическим. Это были не опоры, а временные конструкции, не несущие нагрузку.
С 2014 года, особенно после 2022-го, начался сдвиг. Украина больше не может оставаться в логике постмодерна. Она возвращается к символике, к исключительности, к нации как сакральному телу. Война создаёт новую онтологию — уже не как выбор, а как реакцию. Вера в себя становится обязательной, как единственная альтернатива исчезновению. Там, где была многосоставность, теперь — цельность. Там, где была пластичность, — теперь граница. Украина больше не отрицает, она собирает — в условиях насилия. Пытается.
От комментариев — насколько умело это у неё получается — я воздержусь.
Россия: универсальность как насилие
Россия не делала выхода из империи. Она унаследовала её структуру, язык, претензию и стиль. Она не создаёт новую онтологию — она воспроизводит старую. Россия остаётся пространством, где истина возможна и обязательно одна. Все, кто находится рядом, — не другие, а искажённые версии центра. Они не подлежат признанию, только корректировке или устранению.
Советская онтология не исчезла. В ней субъект не существует как самоценность. Он — средство. Этнос — материал. География — функция идеологии. Государство — транслятор смысла, который не обсуждается. В этом контексте Украина — не просто чужая. Она — логическая ошибка. Её признание вредит самой идее России.
Россия не просто отрицает Украину — она не может допустить её. Признание независимой Украины означает допущение множественности, а это несовместимо с российским универсализмом. Именно поэтому российское отрицание Украины никогда не будет прагматическим. Оно будет сакральным.
Шовинизм (который Дудаев называл «русизмом») в России — не агрессия. Это институциональное неразличение. Другой — это ты, сбившийся с пути. Он не вызывает страха, он вызывает раздражение, как системный сбой. Украина, настаивающая на отличии, воспринимается не как партнёр, а как ересь.
Космизм и долгосрочное бессмертие
Имперская философия России — это не только православие и не только политика. В ней живёт остаток советского космизма — идеи, по которой человек и нация — это только средства движения материи к бессмертию. Отсюда готовность к самопожертвованию, но и безразличие к отдельной судьбе. Отсюда язык универсального — не о своих, а от имени всех.
Россия говорит от имени человечества. Даже когда действует варварски. Даже когда разрушает — она формулирует это как миссию. Это и делает её опасной: она искренне не признаёт, что другие могут быть иными, и при этом не чувствует вины, потому что действует в логике спасения — как она её понимает.
Вместо заключения
Украина хочет быть собой. Россия — не может этого допустить. Для Украины различие — вопрос политического выживания. Для России — вопрос разрушения целого. Признание украинской субъектности вредит онтологической модели России.
Украина вышла из империи, но не нашла нового центра. Постмодерн обещал безопасность без смысла, но не дал её. Теперь Украина возвращается к смыслу — через кровь, жертву и исключение1.
Россия никогда не теряла смысл — и потому будет воевать, даже если в этом нет рациональности.
Эта война идёт не за контроль. Она идёт за бытие. За то, кто имеет право быть собой. Или быть всеми.
Несовместимость подобных конфликтов с постмодернистской рамкой особенно заметна по трудности артикуляции даже базовых политических позиций: стороны использовали язык, который структурно неадекватен предмету противостояния, и до сих пор ищут правильные слова. ■
Украина всё больше определяет себя через границу, через «не-Россия», через недопущение другого внутри. Это означает рост нетерпимости к внутренним разногласиям, необходимость жёсткой консолидации.