Для понимания этой публикации пригодится базовый курс мировой истории и западной философии.
Конфликт между Израилем и Ираном не сводится к вопросам территории, ресурсов или ядерного оружия. Его структура глубже — это конкуренция за право быть носителем истинного откровения в рамках общей авраамической традиции. Суть — в символическом первородстве, в борьбе за исключительный статус носителя Завета. Это не международное соперничество в привычном смысле, а форма внутриконфессиональной конкуренции.
Первородство и ревизия
Иудаизм — первая монотеистическая религия, канонизированная за столетия до появления ислама. Танах фиксирует уникальный союз между Богом и еврейским народом, не предполагающий универсального спасения. Ислам появляется через более чем тысячу лет, утверждая, что предшествующие традиции — иудаизм и христианство — либо исказили откровение, либо ограничили его. В суре 9:30 Коран формулирует это жёстко:
И вот сказали евреи: «Иезра — сын Божий», а христиане сказали: «Мессия — сын Божий»… Пусть погибнут они, да будет проклято их слово!
Этот фрагмент отражает не только полемику, но и базовую стратегию исламской самоидентификации: признание предшественников ради их отмены. Такая зависимость делает ислам уязвимым по отношению к продолжающемуся существованию иудаизма. Израиль как государство материализует эту уязвимость — он возвращает древнюю религиозную традицию в актуальное политическое пространство. Это вызывает у Ирана не только внешнеполитическую враждебность, но и метафизическую реакцию отторжения.
Христианство
Христианство возникло как универсалистское продолжение иудаизма: оно распространило спасение за пределы одного этноса. На ранних этапах христианская традиция противопоставляла себя иудаизму, но затем заняла доминирующее положение в западной цивилизации и вытеснила иудейскую модель на периферию. К XX веку христианство в западном мире утратило политико-онтологическое значение — под давлением секуляризации, исторической критики и философии постмодерна.
Сегодня на Западе христианство сохраняется как культурный фон и частная идентичность. Оно более не формирует государственные миссии. В рамках авраамического поля религиозной легитимации остались три силы: Израиль, шиитский Иран и суннитский исламский мир. Однако только первые два выстраивают свою политическую субъектность вокруг идеи исключительности и завершения откровения. В суннитской традиции подобная претензия выражена слабее институционально и, как правило, реализуется не в виде централизованного проекта, а через фрагментарные идеологические формы (например, салафизм или движения исламского универсализма).
Постмодерн
Постмодерн нивелировал истину как метафизическую категорию. На её место пришли нарратив, конструкты и локальные идентичности. В этом контексте Иран и Израиль выглядят как архаические образования, но именно они продолжают апеллировать к абсолюту.
Иран — это государство, где политическая структура основана на теологической модели. Ожидание возвращения «махди» — скрытого имама — встроено в легитимацию власти. Израиль — это проект, основанный на возвращении народа Завета на землю, где сакральный текст продолжает определять правовую и политическую практику. Обе стороны продолжают действовать в логике, в которой истина возможна и должна быть защищена.
Это делает их несовместимыми с окружением, где ценность имеет не истина, а интерпретация. И одновременно делает их потенциально опасными друг для друга.
Онтологическая несовместимость
В шиитской традиции власть носит временный характер: она — инструмент удержания порядка до возвращения имама. Израиль в этой модели оказывается символическим нарушением. Его существование ставит под сомнение финальность исламского откровения. Оно свидетельствует, что Завет не исчез, не был отменён, не растворился в истории. Это теологически неприемлемо.
В этом контексте делегитимизация Израиля — не только политическая риторика, но и попытка устранить символическую аномалию. Отрицание Холокоста, формула «сионистский режим», требования демонтажа — все эти элементы вписаны в структуру теологической обороны.
Израиль же действует иначе. Он не требует разрушения Ирана, не отвечает симметрично. Он функционирует как завершённая форма: возвращение, восстановление, молчаливое присутствие. Это придаёт ему онтологическую устойчивость. Но в условиях, когда политическое основано на экспансии нарратива, а не на факте, такая позиция становится уязвимой. Израиль не навязывает интерпретацию. Иран — навязывает.
Активная защита интересов Израилем на международной арене — в том числе через жёсткое лоббирование — это не знак силы, а механизм компенсации политической уязвимости.
Заключение
Конфликт между Израилем и Ираном — это не спор о границах или балансе сил. Это онтологический конфликт внутри распавшейся системы монотеистической преемственности. Его участники не могут признать друг друга, не отказавшись от базовых оснований собственной идентичности. Это делает его принципиально неразрешимым в дипломатических терминах.
Смягчение возможно только через вытеснение апокалиптических и исключительных форм религиозного дискурса с уровня государственной идентичности. Пока этого не произошло, конфликт будет в той или иной форме продолжаться.
Такая вот рамочка. ■
Ранее по теме:
